Мы познакомились с традициями, связанными с род¬ством. Если бы мы этим ограничились, то у читателя создалось бы впечатление, что кабардинцы и балкарцы жили в обществе, в котором господствовали родствен¬ные отношения. А между тем дело обстояло намного сложнее.
У всех народов уже на последнем этапе первобытной истории повысилась производительность труда в земле¬делии, скотоводстве и других занятиях. Отдельные семьи — большие и малые — получили значительные возможности для ведения самостоятельного хозяйства. Но вести хозяйство совсем самостоятельно они все же не могли. Наиболее трудоемкие работы (пахота, ирри¬гация, выпас и охрана стад, устройство дорог и т. п.) часто требовали совместных усилий не одной семьи, а ряда даже крепких домохозяйств. Тем более это отно¬силось к маломощным домохозяйствам.
Слабые семьи были заинтересованы в поддержании родственных связей: ведь по законам первобытного об¬щества родичи должны были не только помогать друг другу, но и делиться последним. Но для крепких семей это становилось все более невыгодным. Они готовы бы¬ли в случае надобности помогать и получать помощь, но делиться своим добром не хотели. Как всегда, тон задавали те, кто был покрепче. Поэтому в хозяйственной жизни родственные связи начали постепенно уступать место соседским связям —они больше соответствовали духу времени. С соседом можно было поддерживать отношения взаимопомощи, не придерживаясь древних предписаний об общности имущества. В самом глав¬ном -- в экономике — сосед стал удобнее родственника.
Соседские отношения захватывали одну область жизни за другой. Рядом с родственной взаимопомощью появилась взаимопомощь соседская, рядом с родственны¬ми органами самоуправления — соседское самоуправле¬ние, рядом с родственными культами — соседские куль¬ты. В одних случаях все это существовало параллель¬но, в других - - переплеталось. Переплетение было тем более тесным потому, что многие 'родственники в то же время являлись соседями, а многие соседи -родствен¬никами. Общая тенденция развития состояла в вытесне¬нии родственных связей соседскими, .хотя имелись и та¬кие области общественной жизни (например, кровомщение и ответственность за кровь), где этого не случалось никогда.
Состоявшие из родственников поселки разрастались и смыкались друг с другом, образуя более крупные селения, в которых жили уже не только родственники. Член патронимической группы, переселяясь, мог продать свое хозяйство чужаку. Иногда чужаку продавалось вывороченное домохозяйство. Радом с родственниками поселя¬лись (Переселенцы, беглецы, взятые кем-нибудь под за¬щиту и покровительство. Особенно часто это происхо¬дило не в старожильческом селении с его уже ограни¬ченным земельным фондом, а на выселках, где для этого имелось больше возможностей. Кроме того, существова¬ла не внешняя, формальная, а фактическая сторона де¬ла. Родственники, в особенности дальние, подчас начи¬нали относиться друг к другу так же, как они относи¬лись к соседям, и, по существу, связи между ними становились соседскими.
Семьи, связанные не родством, а соседством, состав¬ляли соседскую общину. Такая община существовала уже на исходе первобытной истории (ее нередко так и называют — первобытной соседской общиной). Соседская община явилась началом складывания и развития феодализма у народов Северного Кавказа. Если скла¬дывание соседской общины ограничивалось функциями защиты от соседей и внешних врагов, то с формировани¬ем феодализма, с утверждением и укреплением сельской поземельной общины и закреплением земель за знатью, экономическое и политическое усиление их становится ее сутью. Сельская (соседская) община, возникшая в доклассовом обществе, основывалась на территориаль¬ных связях в отличие от большой семьи, патронимии и фамилии, в основе которых лежали кровнородственные связи. Однако в условиях Кавказа в сельской общине территориальные связи тесно переплетались с кровно¬родственными, что было обусловлено особой живуче¬стью здесь родственных отношений.
Более развитая форма соседской общины свойственна классовому обществу, в частности, феодальному об¬ществу 'Кабардинцев и балкарцев. Сочетание, в общине кровнородственных и феодальных отношений и связанных с ними обычаев и учреждений определяло собой в течение многих веков общественный быт .горских народов Северного Кавказа, отличавшийся большим своеобразием. С момента возникновения феодализма сельская община на Северном Кавказе, как и в других странах, находилась под сильным влиянием феодалов, входив¬ших, в отличие от России и Западной Европы, в состав членов сельской общины. Коротко остановимся на ее главных чертах. Это поможет нам лучше понять то, что -связывало между собой соседей.
У кабардинцев соседская община называлась жы-лэ — общество или къуажэ — селение. Как видно из специальной и популярной литературы, а также из пе¬риодической печати XIX — начала XX в., большой инте¬рес вызывали вопросы и проблемы сельской общины, и в частности ее управления. Однако не все периоды исто¬рии сельской общины в равней степени изучены и ме¬нее всего — отдаленное прошлое, период генезиса сель¬ских общин. Это было время военной демократии, когда на базе складывавшихся экономических отношений определенных групп населения возникали общества, со¬циальные интересы которых требовали создания огранов управления той или иной группой людей, выделения тер¬риторий и установления определенных законов на осно¬ве уже выработанных норм общежития. Интенсивное развитие сельского хозяйства, совершенствование про¬изводительных сил и производственных отношений в то же время давали возможность родовой и военной знати, выполнявшей военно-политические функции, распростра¬нять свое влияние и на экономическую сторону жизни односельчан и дружинников (военные налога, штрафы, подарки и т. п.). Во главе каждого общества становились зажиточные, многочисленные и сильные патронимии, по¬томки родовой и военной знати. Осуществление контро¬ля узкого круга людей над общественной и экономической жизнью членов общины развивало социальную стратификацию горских обществ. Военные вожди и потомки родовой знати становились покровителями — .патронами дружинников и свободного люда, со време¬нем превращаясь в господствующую социальную силу горского общества, и превращая прочих в вассально-зависимые сословия. Таков характер развивавшихся .феодальных отношений, требовавший еще при продол¬жавшемся функционировании основных институтов во¬енной демократии для дальнейшего усиления «могуще¬ства феодальных господ» расширения круга подвластных общинников.
Однако необходимо еще различать свободных общин¬ников и дружинников — рыцарское окружение: послед¬ние менее подвергались закабалению. Более того, что¬бы существовать и содержать свои семьи, дружинники, в большей степени занятые военными делами, должны были иметь своих зависимых крестьян и рабов. Эпизодические платежи, собиравшиеся у населения от случая к случаю .превращались в постоянные регулярные подати. Складывавшиеся общины существенным образом влия¬ли и на внутренние перемены в общественных взаимо¬отношениях: органы родового строя превращаются в оружие господства меньшинства над большинством. Если в период первобытнообщинных отношений горские общества характеризовала демократическая форма управления, когда во главе рода стояли почтенные и дело¬вые люди не моложе 25—30 лет и при решении любых вопросов все участники общинного собрания имели равные права, то с началом его разложения в связи с усилением социального расслоения знать в вопросах руко¬водства общиной и на общинных собраниях начинает занимать привилегированное положение. В первобытно¬общинной экономической формации управление строилось на подчинении народному собранию, коллективно¬му решению схода и выборным должностным лицам. Со¬брания эти проводились в местах общеродовых сходов, о чем говорит и фольклор («большой ныгыш нартов»). С утверждением военной демократии и развивающихся феодальных отношений административная, судебная и 'исполнительная власть перешла к ведущим фамилиям, которые и закрепляют ее за собой в дальнейшем. В состав общинных властей все чаще избирают не самых уважаемых и пользующихся авторитетом людей, а выделяющихся экономически. Народное управление в позднее время носило номинальный характер. Оно как форма общинного правления начало исчерпывать себя уже лосле превращения военной и родовой знати в феодальную. Формирование общинных форм политической орга¬низации, при усиливающейся власти выделяющейся зна¬ти, объяснялось выделением ее из родовой аристократии. Основным общественным органом становится сель¬ский сход, пришедший на смену народному собранию, причем уже тогда сельские сходы не обладали многими демократическими привилегиями. В условиях классового общества сельская община уже не являлась, естественно, объединением населения на равных правах. Община носила имя своего феодального владельца — князя или дворянина. Внутри общины существовало несколько более мелких образований, соответствовавших сельским .кварталам — хьэблэ. Они принадлежали мелким феодалам — вассалам владельца — и носили их имена. Обычно владелец жил в верхней (более престижной) части селения, а за ним, в соответствии со своими феодальными степенями, располагались другие. Понятия «сверху» и «снизу» в общественных отношениях и этикетных ситуациях несли важную социальную нагрузку. Известно, что верхняя, южная, часть селения или возвышенность всегда считались более почетными, чем нижняя, северная, или низменность. Так, к примеру в Аша-бово (Малка) эти места занимали Хагундоковы и Тра-мовы. На верхнюю и нижнюю части делилась и Урвань. Первая называлась Мысостэй по имени владельца Ми-состова Канамата, нижняя — Тыкъуланэй от Тыкулано-ва Канамата — хажи (Тыкъулан Къэнэмэт хъэжы). Кста¬ти, остаточные представления о престижности понятия «верх» проявились в том, что уже в наши дни жители селения на общесельском собрании решили построить мечеть именно в части селения Мысостэй.
Первоначально население Баксаненка проживало в урочище Гедуко. Но его не раз затоплял Баксан. И тог¬да князь Касей вместе с семьями Сидаковых, Шхагумо-вых, Кунашевых, Олпановых, Емгожевых, Бжиховых, Баговых, Абреговых, Виндижевых и других переселился на нынешнее место Баксаненка. Сам князь поселился в верхней части селения, но все оно стало называться Ка-саево (Къэсей Хьэблэ). Наиболее влиятельные фами¬лии дали названия отдельным его частям: Уэлъпэней, Къунашей, Сидакъей.
Известно, что с давних времен а районе речек Чэрэдж и Акъсырэ и земель Чристан, Псынащхьэ, Щыгу ц1ык!у, Щыгужь, Хьэсэжь, Мэргъуш, Къалэж и других располагались небольшие поселки. В прошлом веке пос¬ле их слияния во главе стал владетель Джанхотов, и селение стало называться Жанхъуэй Хьэблэ. Джанхо-товы также занимали его верхнюю часть. После Октяб¬рьской революции Жанхъуэй Хьэблэ переименовали в Псыгансу, что означает «обилие воды». В 1926 г. Псы-гансу отделило от себя Зарагиж и Вагадзуко.
Крестьянам запрещалось черпать воду выше того места, где пьет воду конь знатного человека, хозяина: «Иш зыхэф псы ухигъэ1збэнукъыкъым».
История Нижнего и Верхнего Куркужинов донесла до нас конфликтную ситуацию между Коновыми и Аб-зыуановыми. Абзыуановы вместе с Тавкешевыми, Мамбетовыми, Паштовыми, Емкужевыми и рядом других фамилий поселились гораздо позже выше Н. Куркужи-на (Коново) в районе родника Баксита (Бакситпсынэ). Долго враждовали между собой эти феодальные фамилии. При этом особое недовольство проявляли женщины Коновых, заявляя, что их происхождение не позволяет их пользоваться той водой, которой пользовались жители Абзыуан Хаблэ. И лишь родственные браки остановили конфликт. Несоблюдение принятых этикетных норм отразилось в наименовании фамилии Еудьжовых, дословно переводящейся, как «сбивающие». Согласно народной легенде двое братьев на сельском сходе заняли места ,не соответствующие их социальному статусу и возрасту.
Традиция преимущества понятия «верх» восходит еще к нартам, которые почитали Кавказские горы, Эльбрус, Казбек и т. д. По их преданиям и представлениям там обитали их боги и чем ближе человек к верховьям, тем ближе к богам. Отсюда, к примеру, гость, идущий «сверху», считался 'более почетным, желанным, приносящим счастье. Или во время сенокоса для старших устраивали навес выше по склону: нэхъыжьхэм я гэхъэщТапЬ — место, где обосновались старшие. Во время застолья старших сажали со стороны верховья реки, на возвы¬шении.
Все кабардинские феодалы, как и подвластные им крестьяне, считались членами соседской общины.
Если до утверждения царизма на Северном Кавказе должностными лицами могли быть только представите¬ли княжеских фамилий, то с этого времени на должность старшины назначались преданные царской администрации люди, опять-таки с учетом социальной принадлежности. Северный Кавказ переходит под начало военных властей. Из положения 1860 г. «Об управлении Дагестанской и Терской областями», утвержденного кня¬зем Барятинским, и аналогичного положения 1863 г. по Кубанской области и Сухумскому отделу видно, что управление областей считалось военно-народным, а власть была передана приставам. С момента присоединения к России управление северокавказских народов в сравнении с прошлым его положением, характеризовавшимся как остаточное явление первобытнообщинного общества и существовавшим традиционно, становилось частью общей системы управления государством, меняло свое содержание.
Представители государственной власти, ее гражданские и военные учреждения по своему усмотрению вмешивались во внутренние дела общины, осуществляя жесткий контроль над ней, хотя и не уничтожая полностью ее самоуправления. Сельской общине как административной и судебной единице оставлялись права самостоятельного решения общесельских дел, но при условии, если они не затрагивали интересов правительства.
Уже в 30-е годы XIX в. традиционный порядок насле¬дования знатью должности старшины юридически за¬прещался, хотя веками внедрявшееся в сознание горца 'Представление, что старшиной может быть только князь, изживалось сравнительно медленно.
Старшина становился как бы посредником между областным управлением и сельской общиной. Постоянно общаясь со старшинами и феодалами того или иного общества, чиновники в своих интересах перехватили у общины право выдвижения кандидатур. И теперь уже они предлагали сходу угодных своей политике людей, часто мало заботящихся об интересах жителей общества. Таким образом, избираемые старшины превращались в низшие слои чиновничьего аппарата, стоявшего на страже интересов царского правительства.
Дальнейшей ломке традиционных порядков и феодальной замкнутости способствовали крестьянская и судебно-административные реформы 60—70-х гг. В связи с сохранением после крестьянской реформы элементов крепостнических отношений царской администрацией в законодательном порядке были оставлены сельская об¬щина и общинные отношения, административные и фискальные функции, круговая порука. Но права и полно¬мочия военно-народного управления все настойчивее урезывались гражданскими властями. На территории Северного Кавказа создавались округа, делившиеся на участки и общества. Сельские общины стали рассматриваться чиновничьим аппаратом как низшие территориально-административные единицы. Сельское общинное управление формально осуществлялось сельским сходом, старшинами, эфенди или кадиями, сельскими судьями. Членами аульского схода могли быть только главы семейств из коренных жителей. Изменилась форма материального обеспечения сельских старшин, получавших жалованье как представители низших административ¬ных чинов. А выборность заключалась в том, что предварительно подобранную областным управлением кан¬дидатуру утверждали общим голосованием на сельском сходе сроком на один-два, а порой и три года.
Из-за противоречивости исторических источников в науке нет единого мнения о том, кому принадлежали используемые общиной земельные угодья. Одни считают, что они находились в собственности всей общины, другие видят в них собственность частично общины, а частично феодалов, третьи — только феодальную собственность. В настоящее время большинство ученых придерживаются последнего из этих взглядов и приводят серьезные доказательства в пользу того, что в первой половине XIX в. общинные земли полностью перешли к феодалам '.
Но одно дело земельная собственность и совсем другое — землепользование. Кто бы ни был собственником общинной земли, она находилась в пользовании тех, кто на ней работал, т. е. главным образом крестьян. И вот это-то вместе с совместным проживанием было той основой, на которой возникали трудовые, бытовые и иные традиции, связанные с соседско-общинными отношения¬ми. В Балкарии развитие феодализма зашло не так далеко, как в Кабарде. Однако не только общинная собственность на землю, но и общинное землепользование; здесь стали исчезать раньше. Только в стародавние времена, по преданиям, «все население участвовало в равной мере во владении землей»2. Уже к XIX в. из-за не¬хватки в горах плодородной земли отдельные обрабатываемые участки перешли в частную собственность общинников. Пожалуй, единственным остатком прав об¬щины на пахотную землю было преимущественное пра¬во соседей на ее покупку, если от покупки отказывались, родственники. «Пахотная земля находится в частном подворном владении с правом продажи и перепродажи ее только в руки односельчан»,— отметил в 1890-х го¬дах В. Я. Тепцов. Зато общинными оставались выгоны, часть покосов, большинство летних пастбищ и лесов. Все эти угодья обычно принадлежали отдельным селениям — эль, и только летние пастбища и леса могли находиться во владении целых обществ — жамауат, образованных несколькими селениями одного ущелья. У народов, По-преимуществу земледельческих, такая община возника¬ла очень поздно. Но ведущим занятием балкарцев было скотоводство, и поэтому и у них также соседско-общинные связи сохраняли большое значение. К тому же после Крестьянской реформы 1867 г. у части балкарцев получило новую жизнь общинное владение пахотной землей. Оно возникло на выделенных государством зем¬лях, на которых образовались поселения Гунделен, Ха-саут и Чижок-Кабак.
Общинное землепользование у кабардинцев выражалось прежде всего в периодических переделах обрабатываемых земель. В составленной в 1865 г. записке о поземельных отношениях в Кабарде переделы описыва¬лись так: «С наступлением пахотного времени аульные общества выбирают двух или четырех доверенных, хо¬рошо знающих земли, принадлежащие аулу. Лица эти вместе с аульными старшинами обязаны определить участок земли, долженствующий быть распаханным в пред¬стоящее рабочее время». Затем выбранный участок делился на равные части по числу имевшихся в селении плугов (заметим, что для тяжелого кабардин¬ского плуга требовалось четыре пары волов). Владель¬цу селения предлагалось выбрать свой пай, остальные же паи делились между общинниками по жребию. Со гласно той же записке, община регулировала и сельского распорядок, в частности, опаздывал к началу пахоты, владелец, как бы стоя на страже общинных традиций, штрафовал его в свою пользу. Так же обстояло дело с хозяйственные работы. Если кто-нибудь нарушал их покосами, хотя они переделялись нечасто — раз в 20— 30 лет. У балкарцев-новопоселенцев поля переделялись примерно таким же образом, как и у кабардинцев. Переделу подлежали и общинные пастбища. У кабардинцев для этого назначался «народный депутат», на котором лежала обязанность справедливо распределить угодья между родственными группами семей. Что же •касается общинного регулирования выпаса окота, то оно было более гибким, чем в земледелии. Крупный скотовод из феодалов, а в пореформенное время также из разбогатевших крестьян, мог отправить на пастбище свои хорошо охраняемые стада раньше всех других. Основной же массе кабардинцев и балкарцев приходилось создавать объединения для совместного выпаса — коши и сообща перегонять скот на пастбища в обусловленные сроки.
Коснувшись кошей, мы вступили в область традиций соседской взаимопомощи, которые наряду с традиция¬ми родственной взаимопомощи 'играли в соседской общине огромную роль. Там, где значительная группа родственников жила компактно, преобладала родственная тенденция), взаимопомощь была преимущественно соседской. Имеются все основания считать, что такой по¬рядок сложился очень давно. Уже в первой половине XIX в. Т. Лапинский, говоря о жизни адыгов, восхищал¬ся царившими у них отношениями добрососедства и по¬мощи соседей друг другу. «Соседи между собой живут •в таком согласии, которое могло бы послужить приме¬ром для европейских селян; полевыми работами всегда «совместно занимается несколько соседей»5, «Хороший со¬сед лучше плохого родственника»,— говорили сами адыги. Или же высказывались еще определеннее: «Сосед дороже дальнего родственника».
У кабардинцев с их общинным пользованием пахотными землями соседи часто объединялись в супряги (дзей). Это вынуждалось отсутствием во многих домохозяйствах необходимого количества волов, нередко и плугов, а подчас и обслуживавших упряжку мужчин. Кто-нибудь из авторитетных жителей квартала брал на себя роль старшего супряги (вак1уэ тхьэмадэ) и сбивал вокруг себя артель из нескольких, нередко многих, дворов. Одного из таких старших, ставшего на ноги и неравнодушного почету, бывшего холопа Исмеля, вывел А.-Г. Кешев в своем рассказе «На холме». «Исмель начал держать плуг, то есть образовал вокруг себя большую артель, семей в двадцать, для совместного вспахивания участка каждого из членов артели по очереди. Так как он очень ловко управлял плугом, содержа его всегда в отменном порядке, не обижал никого из примкнувших к нему товарищей, то все любили и уважали его»6. Под руководством старшего обговаривались условия супряги, распорядок работы и даже организация быта пахарей.
Конечно, многое здесь определялось устоявшимися традициями, но считалось нелишним закрепить их специальным уговором, тем более что существовало несколько исходных условий супряги. Как показали М. В. Кан-тария и Г. X. Мамбетов, эти условия составляли своего рода спектр от самых архаичных, возникших еще в обстановке родственного расселения, до наиболее поздних, отражавших дух соседских связей. В первом случае пахотные участки кварталов вообще не делились на паи домохозяйств и все сообща пахали, сеяли, ухаживали за посевами и поровну или по едокам делили урожай. Во втором случае супряга создавалась на поделенных уча¬стках домохозяйств только для пахоты. Но и здесь имелись свои вариации. Члены артели могли внести в нее разный вклад тягловой и рабочей силой, но каждому вспахивали весь его земельный участок. Артель могла подобраться из людей с примерно равными возможностями, и тогда за вспашку своих участков они вносили приблизительно равноценный вклад. 'И, наконец, при неравном вкладе членов артели им могли вспахивать соответственно неравное количество земли. Скажем, члену артели, располагавшему двумя волами и выполнявшему на пахоте подсобную работу, вспахивали уча¬сток земли в четыре загона волов.
Во второй половине XIX в. супряга чаще всего со¬здавалась только для пахоты и по большей части не на благотворительных, а на деловых условиях. Тем не менее, даже самая деловая артель, следуя гуманной народ¬ной традиции, вспахивала участки больных, несовершеннолетних сирот, одиноких стариков и т. д. Оставить такие участки нетронутыми считалось безнравственным. Соседи, проведав об этом, не впустили бы пахарей в се¬ление. Чтобы застраховать себя от нареканий, члены артели, как правило, возвращались домой не поодиноч¬ке, по мере того, как заканчивалась работа на их участках, а все вместе. Так делалось даже тогда, когда для этого им приходилось провести без дела на пахоте несколько лишних дней.
Собираясь в артель, ее члены договаривались, ка¬кого кузнеца (сельского, квартального) взять на пахоту для ремонта плуга. За это ему вспахивали его участок. То же относилось к повару. Обговаривалось, кто, какие съестные припасы внесет в общий кош, условливались о распорядке еды, времени отдыха и т. п.
Соседская взаимопомощь дополняла родственную и при других земледельческих работах. Домохозяйство, не имевшее возможности самостоятельно прополоть кукурузу или картофель, убрать урожай, приглашало несколько молодых людей и девушек на помочи — шыхьэ-ху. Отказаться означало бы не только обидеть хозяев, но и бросить вызов общественному мнению. Со своей стороны устроители помочей должны были позаботить¬ся о приглашенных — хорошо кормить, если позволял достаток, зарезать нескольких кур, а то и барана. При об¬молоте и провешивании зерновых обычно помогали друг другу те, кто при пахоте состоял в одной супряге.
Так же обстояло дело в скотоводческих хозяйствах ка¬бардинцев и балкарцев. Семьи, имевшие значительное 'количество скота, приглашали на помощь при косьбе и уборке сена. Некогда, видимо, в такой помощи прини¬мало участие много народа. Адыль Гирей упоминал ее как «обыкновение сзывать народ на однодневную рабо¬ту; причем угощают созванных, т. е. кормят и поят; ко¬жу зарезанных в этом случае коров и овец отдают стар¬шим летами»8. Позднее взаимопомощь на сенокосе стала менее многолюдной и не обязательно однодневной.
Для выпаса скота на весенних и летних пастбищах создавались временные кошевые объединения, подобные земледельческим супрягам. Однако они были шире, охватывая жителей целого квартала, а то и всего селе¬ния— общины. Понятно, что для разного скота — лошадей, коров, овец — кошевые объединения были разными, и поэтому каждый сколько-нибудь состоятельный хозяин участвовал в нескольких объединениях. Объединив¬шиеся скотоводы выдвигали из своей среды кошевого распорядителя (лэгъупэжь у кабардинцев, кош тамата у балкарцев), который нанимал табунщиков, пастухов, чабанов; в других случаях такого распорядителя выбирали они сами. В обязанности распорядителя входило руководство всем и вся: умелым выпасом и безопасно¬стью скота, заготовкой сыра и масла, постройкой загонов и временных жилищ, организацией питания и других сторон быта. Поэтому им мог стать только очень опыт¬ный и авторитетный человек. Да и в рядовые пастухи не брали кого попало. В. П. Пожидаев, имевший возмож¬ность наблюдать кабардинские коши еще в 1920-х годах, писал, что «пастухи считались хранителями всякого ро¬да традиций и всего адыге хабзе». В XIX в. даже знать отправляла с пастухами молодежь, чтобы она могла на деле ознакомиться и с трудом, и с невзгодами пастуха, с его искусством выбрать барашка, зарезать и осве¬жевать его, сварить или сжарить, принять и угостить заезжего гостя»9.
Соседи прибегали к взаимопомощи при холощении молодняка и особенно широко при постриге овец. Последнее происходило дважды в год на при сельских кошах или в домашних загонах, куда приглашали уже набивших руку стригалей. В домашнем быту —при некоторых трудоемких работах, в повседневном обиходе, в связи с какими-нибудь жизненными событиями — родственная взаимопомощь также практически всегда дополнялась соседской.
Особенно трудоемким было строительство жилища семьи. Как отмечает Г. X. Мамбетов, «можно без пре¬увеличения сказать, что ни одни кабардинец не строил дом без помощи родственников и соседей». Заготовка материала для турлучных, а позднее саманных домов, возведение стен и их покрытие кровлей, многократная обмазка жилища — все это не мыслилось без помощи окружающих — родственников и соседей, мужчин, жен¬щин и детей. Даже тогда, когда в конце XIX в. для строительства домов стали нанимать специалистов, неслож¬ные трудоемкие работы (заготовка самана, обмазка) по-прежнему выполнялись в порядке взаимопомощи. Хозяева кормили собравшихся, а по окончании работы устраивали торжественное угощение.
Не под силу женщинам только одной семьи были обработка шерсти и изготовление войлоков и сукон. По¬мочь промыть, расчесать, увалять шерсть приглашали главным образом девушек, уложить ее на циновку и скроить бурку или ссучить и спрясть нитки для сукна — женщин постарше и по опытнее. Приглашенных полага¬лось кормить праздничными блюдами. Простейшая об¬работка шерсти могла вестись и ночью. Тогда, чтобы разогнать сон, участницы взаимопомощи пели и даже устраивали танцы и игры.
В повседневном быту соседская взаимопомощь под¬час имела такие формы, что вызывала недоумение у на¬блюдателей из другой этнической среды. Односельчанин мог воспользоваться пасшейся на пастбище чужой ло¬шадью и затем ее вернуть хозяину 12. Так же без спро¬са брали взаймы, например, сено из стога. Все же чаще проявления повседневной взаимопомощи носили менее архаичный характер. И у кабардинцев, и у балкарцев соседи выручали друг друга, давая на время, скажем, земледельческое орудие или повозку для поездки за дро¬вами, сеном и т. д. Традиции требовали, чтобы человек, зарезавший корову или барана, либо угостил ближай¬ших соседей, либо послал им несколько кусков мяса. Тем более соседу давали без всякой отдачи то, в чем он нуждался для приема гостя. Не вели с соседями мер¬кантильных расчетов и тогда, когда устраивали склад¬чину для праздничной трапезы. Первое упоминание об этом принадлежит французскому купцу и путешествен¬нику XVII в. Ж. Б. Тавернье: перед началом косьбы «каждый житель селения, имеющий на то возможность, берет козу... а те, которые бедны, соединяются по 8 и 10 человек вместе и берут одну козу на всех»13. Даже при выплате пени за кровь виновная сторона, если средств, собранных родней, не хватало, обращалась за помощью к соседям-общинникам. И те не отказывали, причем не только из нравственных соображений: вся община была заинтересована в том, чтобы царили мир и согласие. Зато, если убийца вел себя не так, как было предписано обычаями, вся Община восставала против него и отдавала на расправу семье убитого.
При всех радостных и печальных событиях в жизни семьи соседи, часто наряду с родственниками, непосредственно участвовали в них своим трудом и приношения¬ми. Это в особенности касалось свадеб, похорон и поми¬нок. Соседи помогали жениху собрать брачный выкуп, аневесте — приданое. Участвуя в свадьбе, они участвовали и в свадебных расходах. Характерен в этом отноше¬нии обычай, называвшийся у кабардинцев жьагъэ, а у балкарцев берне жийыу. По кошам и хуторам ездили представители справлявшей свадьбу семьи или сам жених с провожатым, и здесь, как писал в середине про¬шлого века служивший на Кавказе русский офицер К. Ф. Сталь, «по первому намеку провожатого дарят молодому что-нибудь, например, барашка, теленка, иной дарит быка, а иногда и лошадь»15. Во время похорон, когда в семье покойного в течение трех дней нельзя бы¬ло зажигать очаг, соседи кормили приезжих, а во время поминок являлись в дом с готовыми кушаньями, про¬дуктами, птицей, даже скотом. Не оставались соседи в стороне и при других семейных событиях — рождении ребенка, обрезании мальчика, щ!опщак!уэ у постели больного, покалеченного, раненого. В частности, для со¬бравшейся на щ!опщак!уэ молодежи требовалось угощение, и соседи считали своим долгом принести что-нибудь из еды и напитков.
Не приходится говорить о том, какое значение име¬ла соседская помощь для пострадавших от стихийных бедствий, грабежей и т. п. М. М. Ковалевский обратил внимание на обычай доброжелательного самообложения в пользу пострадавшего соседа. «При пожарах и наводнениях черкесы охотно спешат на помощь друг другу. Разрушенное пламенем или водою здание в несколько дней воздвигается вновь совокупным трудом сосе¬дей». Другой видный исследователь жизни кавказских горцев - Г. Ф. Чурсин описал гуманную традицию по¬могать встать на ноги оставшемуся без скота хозяину. Крестьянин устраивал угощение, и собравшиеся дарили ему кто овцу, а кто телку .
Соседского общинные связи, взаимоподдержка общинников играли большую роль в их солидарной защите от произвола знати и богачей. Так, у балкарцев сохранились предания о том, как жители Верхнего Чегема, связав друг друга священной клятвой, истребили всех зачинщиков безобразия. Другое предание повествует о том, как точно таким же образом были перебиты в селении Кюнлюм почти все таубии Боташевы, осмелившиеся присвоить себе «право первой ночи» в отношении невест-крестьянок. Работавшая в начале нашего века землеустроительная (так называемая Абрамовокая) комиссия упомянула случай, когда попытка присоединить к своему полю прилегающий кло¬чок выгона была сочтена балкарцами захватом и вызва¬ла со стороны общины «репрессивные меры»18. Сильным мира сего приходилось принимать во внимание то, что высшим органом власти в общине считался народный суд. Правда, у кабардинцев и балкарцев, как и у боль¬шинства других народов Кавказа, феодалы и богачи сами были членами общины, а это и ослабляло, и усили¬вало позиции основной массы общинников. Однако здесь мы уже переходим к традициям общинного самоуправ¬ления.
Хотя, как уже отмечалось, на протяжении XIX в. по¬рядок управления общиной не раз менялся, формально, а в какой-то мере и фактически высшая власть принадлежала общинному сходу. У кабардинцев он назывался хасэ или зэ1ущ!э, у балкарцев — тире. Сход был наследником традиций общенародного собрания, древнего са¬моуправления, воспоминание о котором донес нартский эпос. Он был собранием глав семей, и только в случае бо¬лезни; кого-нибудь из них представлять семью мог дру¬гой совершеннолетний мужчина. На сходе рассматрива¬лись вопросы землепользования, определялись сроки сельскохозяйственных работ, раскладывались подати 'и общинные повинности, выбирались доверенные лица, -принимались в общину новые члены, наказывались провинившиеся и т. д. Вопросы здесь решались как откры¬тым, так и закрытым голосованием, в зависимости от существующих в обществе порядков. Утверждение результатов голосования по обсужденному вопросу проходило в случае перевеса в один голос при условии- присутствия на сходе не менее половины глав семейств. В равном распределении голосов решающим было мнение старшины. Правда, по таким вопросам, как изгнание из общества провинившегося односельчанина, утверждение решения, связанного с общинной землей, общественной кассой, выбор поверенных в связи с обращением к власти, требовалось согласие большинства общинников, участвующих в сходе. Насколько важным оказывалось принятое на сходе решение, можно судить по тому, что, к примеру, у осетин оно называлось «сговориться». Народное собрание могло принудить даже биев подчиниться своему решению. Нарушавших необдуманно или в первый раз — штрафовали, умышленно или повторно бойкотировали, выступавших вразрез с интересами общества — изгоняли. В Карачае наказывали тем, что отлучали от мечети, не позволяли входить с соболезнованием в дом покойного, участвовать в общесельских увеселениях, лишали погребения по мусульманскому обряду, устраивали Общественный бойкот во всем. Сходы про¬ходили корректно и организованно.
Золотым правилом для кабардинцев и балкарцев считались рассудительность, спокойствие, умение себя держать и контролировать. В публикациях европейцев XIII—XIX вв. сохранилось немало лестных слов о кор¬ректности и высокой общественной культуре наших пред¬ков. Определяющая роль в воспитании у своих сограждан культуры общения, гражданственности, мировоззрения, приобщении к многовековому опыту народа и со¬циализации молодежи принадлежала хасе (сходу). Все эти процессы в общественном и семейном быту проходи¬ли прежде всего через знаковую систему символики, их нюансы и специфику. Этикетные нормы кабардинцев и балкарцев с их разнообразнейшей гаммой символики представляли ценное культурное наследие наших пред¬ков, выполнение которых считалось обязательным. Игно¬рировавших эти нормы и вообще порядки общежития людей остерегались, избегали, им объявляли бойкот, а бывало, что и изгоняли их из общества. Любой подро¬сток знал, что о нем подумают как о пустом и никчем¬ном человеке, если он не будет выполнять эти законы.
Неслучайно поэтому народная педагогика формиро¬вала подрастающее поколение на основе выработки по¬веденческого чутья, всяческого внимания к определяющим как своих моральных оценок, так и общественного мнения. Комплексное и глубокое понимание «кодекса чести» представляло, по словам старожилов Кабарды и Балкарии, как пять пальцев на руке человека, пять ос¬новных качеств: благородство, ум, щедрость, смелость и стремление к счастью. Эти качества, считалось, чело¬век получает генетически и в результате кропотливого, правильного воспитания начиная с первых дней его рождения. Не умеющих воспитывать жизнь в итоге наказывала. В Кабарде в связи с поговоркой «1эщ уэд уп!ым-уи 1упэр дагъэ «ьищТынщ, ц!ыху уэд уп!ым-уи 'упэм къеуэжынщ» — «Вскормишь худую скотину — будут губы в масле, вскормишь плохого человека — полу¬чишь по губам» существует следующая история-быль.
В одном из аулов древней Кабарды жил уважаемый и мудрый человек. Не был он ни богатым и не происходил из знатного рода, но односельчане его уважали, нередко обращались к нему за советами, приглашали на различные торжества в качестве почетного гостя. Уважали его и за то, что подобрал он брошенного кем-то ребенка и -воспитывал в своей семье, уделяя ему излишнее внимание, часто балуя и выделяя среди остальных детей. При своем опыте и мудрости, он не понимал, что сам совершает зло, игнорируя народный опыт воспитания. На¬шлись в ауле у этого горца и завистники, ревновавшие его в связи с удачливостью, уважением среди людей, просто за то, что он был личностью. И, решив его скомпрометировать, бросить тень на его доброе имя, они •подбросили к нему во двор труп известного в селении вора и преступника. Состоялся суд, и был вынесен при¬говор: наказание плетью и изгнание из аула. Но исполнить его никто не решался. Тогда было объявлено вознаграждение тому, кто возьмет на себя исполнение при¬говора сельского суда. И вдруг свои услуги предложил именно приемный сын этого горца, заявив, что он ис¬полнит приговор суда, если не только обещанная награда, но и состояние обвиняемого перейдут к нему, что пора¬зило и судей, и односельчан, и даже провокаторов. Тогда и родились эти мудрые слова, ставшие поговоркой.
^ естественно, что кабардинцы и балкарцы как зе¬ницу ока из поколения в поколение передавали свои традиции и этикетные нормы, были крайне чувствитель¬ны к мнению о себе односельчан, ценили свое положе¬ние в обществе и авторитет. Каждый горец стремился вести соответствующий общественной морали образ жизни, быть примером в знании обычаев, поведении, умении сказать слово, встретить и проводить гостя. Больше всего он боялся оказаться недостойным своих предков и чтобы из-за него упрекали его детей и потомков. Поэтому молитвы, как правило, завершались словами: «Ди л!ахэм напэ хужьк!э яТуплъээжым тхьэм дищ!» — «Дай бог нам уйти к своим предкам с чистой совестью».
Существо этикета кабардинцев и балкарцев состояло в символике действий человека, определявших воз¬можности общения людей, совместных действий, проживания на одной территории, во взаимопонимании, утверждении общественной устойчивости.
Через знаковую систему этикета происходили социализация наших предков, материальное и духовное про¬цветание их этносов.
Язык культуры, выражавшийся в типах жилища, формах поселения, мебели, обстановке, покрое одежды„ головных уборов, украшениях, пище, определял этнические особенности того или иного народа, статус его. представителя, личные качества и т. д. Орнамент над, входом в жилище, на мебели, украшениях не только носил сакральный характер, но и свидетельствовал о со¬циальной принадлежности хозяев и их политической силе. То же самое можно сказать и об оружии мужчи¬ны, которое было не просто средством его защиты, укра¬шением, но и признаком принадлежности к тому или иному сословию, как уже замечали европейские авто¬ры и современные этнографы, его визитной карточкой.
Особую роль в области духовной культуры кабардинцев и балкарцев играла речь. Генезис самой знаковой системы культуры восходит к тем этапам развития; общества, когда язык ограничивался словарным запа¬сом и утверждение каких-то понятий соответствовало тому или иному случаю или действию. Очень точно по этому поводу заметили америанские археологи Г. и Г. А. Франкфорт, что образность языка многих древних народов — не «тщательно выбранное одеяние, в которое облечена абстрактная мысль», а осознанное впе¬чатление, представление. Со временем познавательная деятельность человека и его естественное совершенствование значительно снизили роль этих знаковых действий, оставив память о них в красноречии и мудрости языка, глубине пословиц, песен и сказаний, поведении, обрядах и церемониях. Речевой этикет должен был отличаться высоким стилем, иносказательностью, логикой мышления. Уже только по тону разговора, темпу речи, интонации и произношению определялись воспитанность собеседника и уровень его культуры.
Непременным условием церемониального диалога являлась последовательность процедуры с выполнением» всех ее установлений. В противном случае нарушивший законы этикета предков мог навлечь на себя неприятные последствия, о чем, к примеру, повествует следующая - притча. Однажды, гласит она, по дороге ехал всадник. День клонился к вечеру, и нужно было подумать о ноч¬леге. Всадник завернул в ближайшее селение постучал¬ся в первый попавшийся на пути дом. Гостя приняли, накрыли стол, накормили. Кончив есть, гость поблаго¬дарил хозяев: «Шьжур алъхьэмдурилэхь» — «Благополу¬чие этому дому». Но в ответ не услышал: «Уи хьа-лэлщ» — «На здоровье», что его поразило. И тогда он, хотя и спешил, решил не уезжать, пока не услышит этих слов. Так продолжалось семь дней. Гость все-таки заставил хозяина выполнить, как полагается, церемони¬ал гостеприимства. Уезжая, он сказал: «Я ехал по спешному делу, но по вашей милости потерял очень драгоценное время».
Особым авторитетом пользовались старейшины, почетные старики, составлявшие как бы неформальный со¬вет, нередко определявши решения схода.
Но фактически высшая власть в общине по большей части принадлежала сельскому старшине. До введения в 1868 г. «Положения об устройстве аульных обществ» эта должность передавалась по наследству в семье феодального владельца, в пореформенное время старшина стал выбираться на сельском сходе с последующим ут¬верждением царской администрацией. Сход мог поднять вопрос о смещении оказавшегося непригодным для сво¬ей должности старшины, и это не раз бывало на деле. Но гораздо чаще старшина манипулировал решениями схода, от его имени проводя в жизнь собственные решения. Главной административной обязанностью старшины как руководителя местного органа управления являлась забота о деятельности общины и порядке в ней, защите прав и законов собственности, о сохранности дорог, мостов, канав и т. д., о сообщении крестьянам распоряжений государственной власти и содействии проведению их в жизнь, о беспрекословном подчинении всем требованиям администрации, о контроле деятельности помощников и судебных заседателей, своевременном взносе податей и денежных повинностей и сдаче их в царскую казну, задержании и сдаче властям преступни¬ков и дезертиров, предупреждении нарушений и пре¬ступлений, оказании в случае необходимости помощи и содействия военным лицам, очутившимся на территории общины по делам службы, созыве схода, выдаче разре¬шения на временный выезд из общины. При этом сель¬ский старшина имел право за незначительные проступки (появление в общественном месте в нетрезвом виде, ссору, драку, непочтительное отношение к сельским вла¬стям, женщинам или гостям) по своему усмотрению на¬казать виновного (назначить ему дополнительные отра¬ботки в пользу общества, оштрафовать, отчитать и т. п.).. В помощь старшине выбирали одного -двух заместите¬лей, нескольких доверенных лиц и глашатая — «крикуна», оповещавшего о предстоящем сходе, поступивших сверху распоряжениях и других событиях. Их кандидатуры подбирала сама община. Отказаться односельча¬нин мог, если ему было за 60 лет, если он был серьезно болен или его ремесло и хозяйство не позволяли их надолго покинуть. Старшина и его помощники сообща обсуждали хозяйственные дела, касавшиеся бюджета и; финансов общины, контролировали действия ее членов, раскладку налогов по отдельным хозяйствам, решали. Вопросы использования общинного имущества, приема новых членов в общину, выдачи свидетельства на выход из общины. Представители органов самоуправления -несли ответственность за сохранность и функционирование общественных зданий, мечетей, собственности, поддержание связей с соседями. Члены сельского правления; выполняли также обязанности судебных исполнителей, стражей порядка, принимали участие в семейных разде¬лах и примирении кровников.
В общине было несколько разных судов. По преданию, записанному Ш. Б. Ногмовым, кабардинский князь Беслан в XVI в. первым учредил во всех селениях так называемые третейские суды для разбора всех дел, за исключением уголовных. «Суд этот составляли несколько человек из благонадежных узденей и депутатов со> стороны народа, ежегодно им избираемых, с утверждения самого князя». Уголовные дела и жалобы на при-говоры сельских (третейских) судов подлежали разбору в суде самого князя. Тому же князю Беслану приписывается создание «разных законов и обрядов», а так¬же установление штрафов за их невыполнение. На самом деле все это немного старше, предание же сообщает о каком-то упорядочении судоустройства и обычного права в XVI в. Кроме того, имелся уже не раз упоминавшийся нами суд посредников — медиаторов. Жизнь коллектива соседей делала институт посреднического суда характерным явлением сельско-общинного быта. Посредниками выбирали наиболее уважаемых в обществе людей, часто из зажиточных слоев населения или княжеских фамилий, не моложе 25 лет, морально устойчивых, из коренного населения. Количество судей обычно были нечетным, не менее трех (если не считать еще трех кандидатов).
Своими судебными функциями обладал и сельский сход, вернее, его совет старейшин. Параллельное существование разных судов отражало своего рода плюра¬лизм тогдашних порядков: общинное самоуправление, но и княжеское управление; судебная власть, но и пра¬во сторон самим выбрать посредников. Рассмотрению сельского суда, действовавшего на основе «Положений о сельских (аульных) Обществах, их общественном управлении и повинностях государственных и общественных в горском населении Терской области и действующих в Кубанской области» и «Временных правил для Горских словесных судов Кубанской и Терской областей», подлежали такие дела, как гражданские иски и споры между жителями данного общества и соседних общин (займы, покупки, сделки, обязательства, захваты), утверждение решений по спорам между супругами, родителями и детьми, утверждение кандидатур опекунов, избираемых сельскими сходами и эфенди, вопросы на¬следования, воровство, обман, кровная месть. Сельский суд некомпетентен был решать споры, возникавшие между. Князьями и общинниками; дела, касавшиеся ма¬лолетних и умалишенных, а также связанные с крупны¬ми кражами и касавшиеся общинников, судимых не первый раз; дела о прелюбодеяниях, насилии, разбое. Ша¬риатский суд решал такие дела, как спор между супру¬гами, родителями и детьми, вопросы опекунства и на¬следования. Дела, решаемые по шариатскому суду, разбирались в присутствии всех членов сельского суда.
Судопроизводство, 'как видно, не было единообразным, и в нем боролись и сочетались адаты и шариат. Шариат постепенно отвоевывал позиции у кабардинских и балкарских адатов. Так, в начале XIX в. на общена¬родном сходе Кабарды духовенство добилось того, что¬бы в будущем все дела, кроме межсословных, решались по шариату. Все же в уголовной практике шариат с его жесточайшими наказаниями так и не привился. Посте¬пенно установился компромисс: семейные, имущественные, наследственные дела рассматривали по шариату, уголовные и другие гражданские — по адатам. Помимо того, со времен генерала Ермолова за убийства и госу¬дарственные преступления судили по российским законам.
В начале 1870-х годов особым «Положением о сель¬ских обществах» была упорядочена работа действовав¬ших в них судов. Сельский суд стал избираться общин¬никами сроком на три года, в его состав входил мулла, мог быть избран и старшина. Дела в зависимости от своего характера разбирались либо по адатам, либо по шариату. Все больше учитывалось и российское законодательство. Продолжали действовать в пореформенное время также медиаторские суды. Сельские суды были более официальными, медиаторские больше отвечали традиционному народному правосознанию. Но и те и другие были судами, в которых соседи судили соседей и решения которых помогали молодежи овладеть народ¬ной правовой культурой. Сельские собрания и суды проходили в специальных местах сходов, где обычно сосредоточивалась вся общественная жизнь горцев.
Люди, собиравшиеся в местах сходов, как-то сами по себе делились по возрасту: столетние старики сидели рядом, мужчины 40—50 лет образовывали отдельную группу, а 25—35-летние собирались в стороне от более старших. Возрастной признак играл немаловажную роль во взаимоотношениях между людьми у всех наро¬дов Кавказа.
В местах сходов проводились спортивные состяза¬ния, выступали певцы и музыканты, устраивались на¬родные танцы.
Внешне они представляли собой площадки, наиболее удобные для общесельских сходов, устроенные таким образом, что одна сторона такой площадки обкладыва¬лась камнями правильной формы для сиденья. 70—80-летние старики еще помнят, в каком месте в их селении находился ныгъыш и каким он был. Благодаря местным жителям авторам удалось найти, обследовать и даже сде¬лать зарисовки ныгьышей многих уже необитаемых по¬селков Балкарии (Зылгы, Жуунгу, Кёкташ, Нижний Иш-<канты, Озень), Кабарды (Аргудан, Баксан, Зарагиж, Зольокое, Малка), Карачая (Хурзук, Учкулан и др.).
Сельский суд, как правило, собирался в нерабочие Дни, но в случае необходимости мог быть созван в лю¬бое время. Рассмотрение дела на суде начиналось с жалобы истца, его родителей, опекуна по требованию стар¬шины или помощника, иногда и по требованию свидете¬ля. Конкретная деятельность судей заключалась в том, что они, ознакомившись с сутью дела, пытались сразу же путем уговоров и рассуждений, нравственного воз¬действия и упреков помирить тяжущихся, а провинив¬шихся заставить восполнить нанесенный ущерб, удов¬летворив требования пострадавшей стороны. По данным полевого этнографического материала, собранного нами в 1969—1981 гг. в кабардинских, карачаевских, осетин¬ских, абазинских и ногайских селах, далее судьи обра¬щались к истории дедов и прадедов, призывали памятью предков, культ которых высоко 'почитался горцами, жить в мире и спокойствии. А затем виновному этого засе¬дания говорили, что его вина доказана и он должен в таком-то размере и форме уплатить штраф. Если вина не доказывалась, судьи требовали принесения присяги. Разбирательство дел, рассказывали нам старики Второго Лескена, Ново-Осетиновакого, Карджина, Учкулана в Терезе, происходило публично, в присутствии всего сво¬бодного от занятий населения. В прениях мог участво¬вать любой совершеннолетний член общины, и особенно-старшее поколение. Позволялось выражать недовольст¬во пристрастным следствием и приговором. Решения су¬да фиксировалось в «Жалобной книге» (у мусульман — на арабском языке), ежегодно выделяемой областным управлением сельским судам. Стороне, неудовлетворен¬ной решением суда, выдавалась выписка из решения, с которой в течение месяца (а в случае болезни еще при¬бавлялись две недели) он имел право обратиться в об¬ластной суд. Решение суда устно доводилось до сведе¬ния старшины, который его и исполнял.
Сплочению соседей, осознанию ими общности интересов служили очень яркие общинные обряды. Они во¬зникли вместе с древними аграрными и другими куль¬тами, но сохранились и в исламские времена. Это в осо¬бенности относится к так называемым календарным об¬рядам, сопровождавшим основные события годичной трудовой деятельности народа.
Весной, перед самым выходом на пахоту, адыги устраивали праздник в честь покровителя земледелия Тхагаледжа. Праздновали и в каждой семье, и всей общиной вместе. Первым это описал в конце XVII в. голланд¬ский дипломат Н. Витсен: «Весной в каждом доме закалывают козла, барана или ягненка, но большей частью -козла; иногда это делают несколько семей вместе. Одного из этих животных выносят потом за деревню, насаживают распяленную шкуру, голову и ноги на палку... Мясо съедают... Господин деревни, или старшина, отделяет себе лучшую часть. После того целый день пьют напиток, называемый буза, и оправляют праздник, танцуя, играя на дудках и прыгая. После этого праздника они начинают обрабатывать землю». В центре внимания на празднике были многодетные старики: здесь почитание старших сплелось с магической практикой передачи земле плодовитости людей. Старики произносили хохи в честь Тхагаледжа, прокладывали «первую борозду» и «круг загонов», которым опахивалось поле, чтобы оградить будущий урожай от злых сил. Такие же обряды совершали балкарцы для своих покровителей земледелия Хардара, Голлу и других. Возглавлявший церемонию тёречи брал а руки большую чашу с бузой, молился о ниспослании урожая и пускал чашу по рукам. После этого младший из участников це¬ремонии играл на свирели в честь божества.
Всей соседской общиной отмечали окончание весен¬не-летних полевых работ. Кабардинцы справляли праздник вакуэихьэж — возвращения пахарей. Женщины запасали съестное и напитки, молодые джигиты гото¬вили коней для скачек, наиболее искусные мастера вырезали деревянные фигурки животных и птиц, которые на длинном шесте поднимались над арбой для стрельбы в цель. Центральным персонажем праздника был ажэгьа-фэ — танцующий козел, ряженый в маске козла; девуш¬ки загодя изготовляли для него эту маску и одеяние. Пахари, не доезжая до селения, разбивали лагерь. Для их старшего устраивался шалаш с развивавшимся над ним знаменем и охраной из молодых людей. Вокруг лагеря плугом проводился магический круг. Часть пахарей вместе с ажэгъафэ двигалась к селению. Навстречу вы¬бегал народ, завязывалась борьба, главной целью ко¬торой было сбросить друг друга в воду. Считалось, что это должно обеспечить урожай. В селении ажэгъафэ обходил дворы, собирал съестные припасы и возвращался с ними в стан пахарей. Праздник длился несколько дней. Соседи угощались, танцевали, состязались в спортив¬ных играх. Ажэгъафэ всех веселил, не считаясь с обычным этикетом и придавая этим празднику «возвращения пахарей» колорит средневекового европейского карна¬вала. Перед окончанием праздника инсценировалось по¬хищение знамени у охранявших его двух «ленивцев». Провинившиеся безуспешно искали знамя, после чего один из них «умирал от голода», а другой обещал «ис¬правиться». Как отмечает исследователь адыгских обря¬дов С. X. Мафедзев, этим показывалось, что отныне ле¬нивым нет места в обществе.
Аналогичную роль играли другие традиционные зем¬ледельческие обряды кабардинцев. Из-за боязни засухи женщины общины проводили хьэнцэгуащэ — обряд вызывания дождя в честь богини вод, обливая друг друга водой и устраивая массовое купание с чучелом богини. По той же причине на могиле убитого молнией приносили жертвы, устраивали танцы в честь бога-громоверж¬ца Щыблэ. Большим праздником отмечалось окончание всех земледельческих работ. Описание его оставил Ш. Б. Ногмов: «Осенью первый день после уборки хлеба праздновался с большим торжеством. Сперва читали молитву, называемую тхашхогухаж, что значило «прибегать к великому богу». В этой молитве просили все вышнего даровать им здоровье и воссылали благодарение за прошедшее лето, за сотворение хлеба и плодов земных и пр.; после молитвы пировали и веселились».
Имелись также общинные обряды, связанные со скотоводством. Кабардинцы праздновали начало и оконча¬ние сенокоса, отгон скота на летние пастбища и его» возвращение с пастбищ. Существовали обряды, приуро¬ченные к остригу овец, выпуску баранов-производителей в отары и жеребцов в табуны и другие. Все они сопро¬вождались молениями, угощением, всенародным весель¬ем с песнями, танцами, состязаниями в силе и лов¬кости.
У балкарцев в обрядовой жизни общины первосте¬пенное значение имело то, что было связано со скотовод¬ством. В частности, ряженый в маске козла — теке (козел) или акъсакъал (белобородый) были у них цент¬ральными фигурами не в пахотных, а в сенокосных об¬щинных обрядах и развлечениях. Очень торжественно начинался перегон скота: каждое кошевое объедине¬ние приносило в жертву верховному божеству Тийре лучшего барана и перворожденного ягненка, их варили вме¬сте с шерстью и после молитвы оделяли кусочками мяса1 собравшихся. Но и земледельческие обряды занимали у балкарцев заметное место. Выход на пахоту отмечался праздником первой борозды — сабантуем, во время которого происходили моления божествам изобилия Хардару, Голлу и другим. В некоторых ущельях имелся» свой сабантой, отличный от общебалкарского. Таким? был, например, обряд в честь Голлу в Баксанском» ущелье с призами для красивейшей девушки, храбрейшего юноши, для лучшего коня и т. д. Исполнялся и обряд вызывания дождя, сходный с кабардинским, но со¬вершавшийся подростками.
Существовали ли у соседских общин собственные небесные покровители, святилища, словом, религиозные - культы? Общинные культы трудно отделить, с одной сто¬роны, от фамильно-патронимических, с другой — от общенародных. Нередко культы тех родственных групп, которые первыми поселились в ауле и стали самыми многочисленными, с течением времени делались культами также и других, подселившихся к ним семей и пат¬ронимии. В то же время многие общины имели свои> святилища общенародных божеств и святых. У адыгов? это чаще бывали леса, рощи, заметные деревья, у бал¬карцев — камни. Так, в Балкарском ущелье имелся свя¬щенный камень Къарындашла ташы, в Хуламо-Безе-нгийаком — камень Мамукъ-таш, у селения Верхний; Чегем — камни Апсолтуу, Байрым-таш и Аш-Тотур. Осо¬бенно почитались Байрым-таш и Аш-Тотур, «выдвинув¬шиеся» в христианские времена (Байрым — это Мариам,. св. Мария, То тур — св. Феодор). Подле Аш-Тотура со¬вершались жертвоприношения, всадники, проезжая ми¬мо, спешивались. Тотур считался покровителем охотников, и поэтому у его камня отмечалось совершеннолетие - юношей, их посвящение в мужчины (жашны сынау). Для этого посвящаемый должен был некоторое время; продержаться на неуке, показать свою меткость в стрельбе, умение быстро и правильно разделать овцу или; козу. Пережитки подобного рода первобытных посвящений сохранились у многих народов Кавказа, но мало у кого в такой отчетливой форме.
Единение соседей поддерживалось их участием во всех семейно-родственных радостных и печальных событиях, о которых много говорилось раньше. Дело здесь было не в одной только трудовой и (материальной взаимопомощи. Активно включаясь в обрядовую жизнь со¬седей, кабардинцы и балкарцы создавали этим климат психологической солидарности членов общины. Более -всего это оказывалось во время свадьбы и похорон. Как писал Хан-Гирей о свадебных торжествах, «в эти дни радости и веселия не только жители того аула, где про¬исходит торжество, но даже и окрестных аулов участву¬ют». Он же отмечал, что когда кто-нибудь в селении умирал, к дому собирались «все женщины того аула», старики увещевали «близких покойного не слишком пре¬даваться скорби» и т. д
Начавшееся в Кабарде и Балкарии в пореформенное время развитие капитализма не могло не затронуть об¬щего духа соседских связей — полупатриархальной атмосферы добрососедства. Как и у других народов Кав¬каза, в соседскую общину стали все настойчивее прони¬кать жажда наживы, стяжательство, злоупотребления должностным положением. «Жажда наживы легким путем,— писал о новых «хозяевах жизни» путешествовавший по Балкарии и Карачаю В. Я. Тепцов,— гложет их, и они не брезгуют средствами для обогащения. Они на¬брались жизненной опытности, познали искусство наду¬вательства, хищения, запускания рук в карманы ближ¬него и прочее. Но самое главное, что они познали,— это искусство пролазить в должности, изловчаться и стойко держаться на своем посту». Тем не менее, соседская община пока держалась. Ее опекала российская адми¬нистрация как удобный для себя орган, обеспечивавший •круговой порукой поступление податей и выполнявший простейшие административные функции. Выйти из об¬щины можно было, только расплатившись с недоимка¬ми, получив согласие родителей и разрешение сельско¬го схода. Но основная масса общинников к этому и не стремилась. Традиции соседской солидарности еще в немалой мере помогали им вести хозяйство и жить при¬вычной жизнью.
Соседская община просуществовала до «раскрестьянивания» — коллективизации сельского хозяйства. В 1920-х годах она даже временно окрепла, поглотив с ликвидацией помещичьего землевладения новые массивы пашен. Отчасти ожили такие ставшие ослабевать в пореформенное время виды земледельческой взаимопо¬мощи, как супряга. В общине сложилось своего рода двоевластие традиционных органов управления и сель¬советов, причем последние оказались подчиненными об¬щинным сходам. Но так продолжалось недолго. В 1923 г были ликвидированы шариатские суды, после них наста¬ла очередь сельских судов, в 1928 г.— судов медиато¬ров. В 1927—1929 гг. общинные сходы были подчинены-сельсоветам, получившим право утверждать и контро¬лировать их решения. В дальнейшем права сходов бы¬ли еще более урезаны и свелись к таким вопросам, как наем сельского пастуха, оказание помощи односельча¬нину, устройство общественных праздников. Местами» сохранились и другие незначительные остатки прежней? организации общинного управления, как, например, сельский глашатай в селении Кызбурун II. Его единственное назначение сегодня — объявлять о смерти односельчанина, звать на похороны.
Коллективизация резко сузила сферу соседской взаимопомощи в земледелии и скотоводстве. В распоряжении крестьян остались только приусадебные участки в небольшое количество скота. Сделались ненужными супряги и почти ненужными — кошевые объединения. Производственная взаимопомощь стала ограничиваться безвозмездной работой на личных участках нетрудоспособных соседей или бесплатным выпасом скота малоимущих семей в сельском стаде. Лишь немногие кабардинцы и балкарцы продолжали прибегать к взаимопомощи на сенокосе, объединяться в коши для летнего содержаний овец на горных пастбищах.
Однако народные традиции сотрудничества и взаимо¬выручки в соседском быту сохранились. Более всего это -проявляется при самых трудоемких работах (строительство и ремонт дома, стрижка овец, валяние войлоков), еще более — при крупных событиях в жизни семьи. Вовремя свадеб, похорон и поминок не только родственники, но и односельчане без зова спешат на помощь сосе¬дям. При устройстве свадебного пира соседи по-прежнему помогают сколачивать во дворе столы и скамьи, чтобы можно было рассадить многочисленных гостей, при¬нимают участие в приготовлении обильных праздничных кушаний, приносят их с собой сами. На похоронах, как и раньше, соседи кормят приехавших издалека. Для по¬страдавших от стихийный бедствий и несчастных случаев соседи вместе с родственниками, не дожидаясь про¬сьбы, производят ахъшэзэхэдзэ — «деньгосложение», реже былымзэхэдзэ — «скотосложение». Все это до сих пор принадлежит к числу наиболее почитаемых народных традиций.
Продолжает придаваться большое значение общест¬венному мнению соседей. Немногие решатся вызвать осуждение окружающих, например, отступив от таких общепринятых норм поведения, как соседская солидар¬ность.
Не исчезли и отдельные остатки общинных обрядов. Так, в некоторых балкарских селениях во время засухи •прибегают к «вызыванию дождя». Женщины (теперь и мужчины) во главе с муллой собираются у реки, молят¬ся, совершают къурманлыкъ — режут барана. На сено¬косе можно встретить ряженого — аксакала, развлекающего косарей. У кабардинцев, хотя щ1опщак!уэ в его прежнем виде у «их давно исчез, еще живы его отголоски. Соседи нередко собираются в доме больного, чтобы .развлечься беседой, перекинуться в карты и т. п.